Евгений ОВАНЕСЯН

 

Когда настанет день прозренья

 

Лира Валерия Хатюшина

 

(Фрагмент из книги. 1998 г.)

 

Чувство Родины в моем опыте

есть основа творчества.

М.Пришвин

 

Десятилетие назад, в предчувствии роковых для Отечества последствий перестроечной смуты, Валерий Хатюшин, опираясь на заветы русской классики, определил сущность и назначение поэта в годину суровых испытаний, несомненно соотнося это суждение с духовными истоками и смыслом собственной литературной деятельности: «Сейчас, когда страна в беде, когда она нуждается в защите и в добром умном слове, ей нужен поэт-подвижник, поэт-патриот, пришедший от самой земли русской и вскормленный ее горькими соками».

Конечно же, такая позиция не рождается по заказу или вдруг, в ее основе — глубинное, выстраданное чувство ответственности за всё происходящее на родной земле. Лирик по преимуществу, В.Хатюшин выдвинул на первый план гражданственную поэзию и неразрывно связанную с ней патриотическую публицистику, которые явили собой взаимопроникающие ипостаси его творчества, бросающие отблеск и на лирические произведения.

Осмысливая драматически сплетенные судьбы России и своего поколения, поэт создает емкий образ уходящего столетия:

 

Мы жили в самом страшном веке,

стальной придавлены пятой,

когда людей, леса и реки

губили с легкостью лихой.

 

Мы правду знали понаслышке,

как, впрочем, и сейчас еще...

Мы между строк читали книжки,

в Отчизну веря горячо.

 

Но что осталось от России?..

Прозренья грозный пробил час!

Две мировых — отцов скосили,

а третья — захлестнула нас...

 

Не случайно здесь в эпиграфе — слова А.Блока «Мы — дети страшных лет России...» Начало и конец XX века сомкнулись, очертив трагическую, зловещую дугу над страной. Сейчас особенно остро ощущаешь, какие небывалые еще в истории, поистине космического масштаба потери понесло наше государство в трех лицах: Российская Империя — Советский Союз — Россия. Революции и войны — страшное зло, но оно меркнет перед самым адским, пожалуй, способом самоистребления человечества — гражданской войной, разделяющей единый народ на «своих» и «чужих».

...Русские писатели, из которых в 80-е годы сформировалось ядро патриотического движения, не могли молчать при виде гибнущей Отчизны. Несмотря на все препятствия, чинимые идеологическими жрецами, они несли обществу свое правдивое слово, с неимоверным трудом пробиваясь на страницы газет и журналов, насыщенных бравурным пафосом певцов «развитого социализма» и наигранной гордостью борзописцев, славящих его «достижения»...

Но не гордость, а горечь испытывал Валерий Хатюшин, приезжая на свою «малую родину», уже помеченную безжалостной печатью разрухи и нищеты:

 

Моя деревня... Что с тобою стало!

Тебя снега засыпали до крыш.

«Уходят люди», — бабушка сказала.

Окрест стояла дремлющая тишь.

Угрюмых чувств и странных мыслей полный,

я здесь внезапной болью обожжен...

Как грустно-беден вид избы безмолвной,

где нет привычных в старости икон.

 

Эти строки, пронизанные мягким лиризмом, в то же время насквозь гражданственны, в них достигнута полная гармония, слиянность мысли и чувства, формы и содержания. Поэтическое мастерство как бы и не ощущается, настолько органично печальная внутренняя музыка слов сплетена с патриотическим мотивом. И это не противоречие, ибо подлинный патриотизм — не только восхищение отчим краем, но и скорбь по его утратам.

...Патриотические мотивы в русской поэзии имеют многозначный образный смысл: это и разноплановые признания в любви к Отчизне, и отстаивание ее интересов, и борьба с ее врагами, и бичевание пороков общества — причем разделить эти мотивы чаще всего невозможно, как нельзя разложить по полочкам внутренний мир художника.

Такой же неразъемный сплав представляет собою поэзия Валерия Хатюшина: из нее трудно выделить какое-либо сугубо патриотическое стихотворение, она вся излучает эти мощные волны, за исключением, конечно, любовной и отчасти философской лирики. Воспевает ли поэт родную природу, разоблачает ли болтунов-плюралистов или палачей народа, бросает ли тому же народу упреки в слепоте и бездействии, — всем этим движет безраздельная любовь к Отечеству.

Произведения Хатюшина отличают цельность, гармоничное единство содержания и формы, неуклонное следование традициям русской классики, которое проявляется в строгости стиля, четкости рифм и ритмов, скупой точности метафор, ясности мысли и изложения.

Видимая простота стихотворений Хатюшина обманчива — за ней кроется огромное напряжение разума и души, высокая требовательность к слову и образу в сочетании с чувством личной ответственности, что позволяет емко выразить и глубокие философские раздумья, и тонкие лирические откровения, изобразить панораму народных бедствий и создать галерею политических портретов. И, что присуще далеко не всякому стихотворцу, нередко политика, лирика, философия совмещаются в одном произведении, взаимодополняя и обогащая друг друга, как это происходит, к примеру, в стихотворении «Ушедшая Родина», пронизанном острейшим чувством ностальгии, словно судьба забросила поэта в постылую эмиграцию.

 

Дочь моя,

родилась ты в Советском Союзе,

лишь три года ты в нем пожила.

Об огромной стране как о тяжкой обузе

нам безродная нечисть лгала.

 

Да, мы Родины нашей тогда не ценили,

к морю южному мчась без труда.

Мы, как блудные дети, семье изменили,

и пришли к нам нужда и вражда.

 

Ты услышишь не раз как о сказочном чуде

об ушедшей Отчизне своей.

Той великой страны больше нет и не будет.

Много раз мы поплачем о ней.

 

Мы свободными были, спокойно общались,

всех нас праздник за стол собирал...

Мы с червонцем в кармане

на поезде мчались

хоть на Запад и хоть за Урал.

 

Не смогли удержать мы бесценного груза

ясных лиц и открытых дорог...

 

...Я стоял на земле пограничной Союза,

и Балтийское море плескалось у ног...

 

В этом стихотворении, написанном за три недели до разгрома «Белого дома», в тяжелой атмосфере политического безвременья, — все как будто незатейливо и просто. Но почему же при чтении мороз идет по коже и долго стоит ком в горле?.. В чем загадка этих пронзительных слов? Каким чудом они оказались на бумаге именно в таком, а не в ином сочетании, приведя нас от бытовой зарисовки к эпической трагедии? Какие импульсы были необходимы, чтобы совершилось волшебство поэзии?..

Есть в «Уединенном» В.В.Розанова одна краткая запись, которая, пожалуй, стоит многих литературоведческих томов: «Секрет писательства заключается в вечной и невольной музыке в душе. Если ее нет, человек может только «сделать из себя писателя». Но он не писатель...»

У каждого истинного поэта эта невольная музыка возникает, наверное, в самом раннем детстве — и потом сопровождает его всю жизнь, связывая с корнями и не давая взять фальшивую ноту. Благодарная память, навсегда запечатлевшая образы родной земли, не раз возвращала В.Хатюшина к своим истокам:

«Куда б мы ни мчались упорно, / всё держат нас вечные корни / полей и тропинок родных. / Ну как оторвешься от них? / Ведь где-то в российской глубинке / мерцает деревня Починки. / И как мне забыть про нее? / Там светится детство мое»...

«Не потому ль, что я / крестьянского сословья, — / в себя впитал и вновь / я впитывать готов / спокойную красу / родного Подмосковья, / его лесных озер / и луговых цветов»...

Убегая от городской круговерти с ее «обманом, коварством и враждой», поэт окунается в целительное раздолье тихой «малой родины» в надежде, что она и впредь всегда будет спасать от «помраченья городов», — и, в свою очередь, дарит ей проникновенные слова, в которых сквозит безотчетное чувство вины: «Провинция, покинутая нива!.. / Прощая всем нам отчужденья лед, / она к себе зовет нас терпеливо, / как сына мать — из года в год нас ждет»...

И, хотя расставание всякий раз неизбежно, снова и снова, признается Хатюшин, «в московском отчаянье грешном / мне приснится земли уголок, / где в просторе полей белоснежном / я от скверны отчиститься мог». Отсюда многое видится по-другому. Здесь восстанавливаются истинные оценки и отступают мнимые, порожденные столичной жизнью, с ее борьбой, склоками и сплетнями... Здесь не нужно лукавить, играть вынужденную, отведенную обществом роль, придавать вселенское значение бесплодной суете, навязанной окружением, — здесь ты наедине с природой и Космосом. Холодея от беспредельности времени и пространства, ты всматриваешься в прожитые дни и годы, раздумывая о своей судьбе, погруженной в вечность, перебирая в памяти непреходящие мгновения творческих открытий и озарений...

 

Листья этого года лежат на земле...

А давно ли — о вечном шептали?..

Как звенели и пели о синем тепле,

как они на ветру трепетали!

 

Я по красным и желтым — ступаю по ним,

прохожу, как по углям горячим.

Вот и мы, точно листья, уйдем, облетим,

станем дымом и пеплом бродячим.

 

Что запомнят про нас через тысячу лет?

Чем мы будем? — золой из-под снега.

Отлетает наш век, мы уходим под снег,

люди этого века.

 

Но играют еще лепестками огня

в серой хмари небесного свода

и тоску бередят и волнуют меня

листья этого года...

 

Сколько же осталось ненаписанного об этом благословенном мире? Сколько поэтических красок, ярких образов и метафор канули в пропасть, растраченные на политические воззвания и литературные дуэли! Как прекрасно было бы ощутить себя просто поэтом, созерцателем жизни, далеким от мирских потрясений!..

Не было, наверное, в России поэта, который бы не испытывал подобного смятения чувств, оставаясь один на один со своим недовоплощенным творчеством. Но такова уж судьба русской литературы, никогда не стоявшей в стороне от ключевых проблем государства, не представимой вне общественной борьбы. И сегодня точно так же Валерий Хатюшин был впряжен в нее, по собственным словам, как в «смертную узду», сбросить которую было и невозможно, и постыдно.

...Чем неотвратимее катилась страна в пропасть, тем печальнее становилась поэтическая интонация, тем сильнее — чувство одиночества. В моменты тяжелых, мучительных раздумий уже не спасали ни поля, ни звезды, ни письменный стол.

Незадолго перед расстрелом «Белого дома», в сгустившейся обстановке политического кризиса и апатии населения, В.Хатюшин обращается к себе с горьким вопросом: «Кому нужны твои стихи? / Кому ты нужен сам? / У человечества глухи / сердца к твоим словам»...

После тех страшных дней поэт пытается найти успокоение «в лоне грустной тишины» природы, «чтоб не проклясть осточертевший город, чтоб не смотреть на казнь своей страны», — и не находит желанного покоя («Отражения»):

 

Но не унять в висках сердцебиенья,

и давит горло спазм глухой тоски.

В окне тех дней витают отраженья —

так, что от глаз не оторвать руки...

 

Но даже и закрыв глаза рукою,

еще подробней вижу и острей

и дым пожара над Москвой-рекою,

и дочки взгляд, летящий вслед за мною,

и ужас лиц расстрелянных детей...

 

Городской толпе, одержимой стяжательством, жаждой развлечений и рыночными искушениями, было безразлично всё, что ранило поэта, что надолго лишало его душевного равновесия. Легко ли было ему, отдавшему себя служению Отечеству, видеть вокруг бездумные глаза, слышать бессмысленное «гоготанье над «Полем чудес» или косноязычное словоблудие «реформаторов»?.. Каково ему было постоянно ощущать за спиной злобное шипенье и ужимки клеветников и провокаторов, читать о себе глумливые экзерсисы продажных критиков?..

Кто знает, что творилось на душе у поэта, когда в ночной тишине он откладывал начатое стихотворение и до рези в глазах вглядывался в огни бесконечного города: отзовется ли кто-то на его зов? Или опять ответом на огненные строки будут малодушное молчание «своих» и мерзкие ухмылки «чужих»?.. Наверное, в такие моменты образ поэта-пророка и вытеснял демонически отчужденный изгой:

 

Лишь голосу неба послушен,

средь моря людского — изгой,

смешон, одинок и не нужен,

поэт в этой жизни — чужой.

 

Дитя беспризорное света —

на мир этот грустно глядит...

Печальное сердце поэта

гармонию неба хранит.

 

Он время грядущее знает,

но там — утешения нет...

Звезда в небесах угасает,

когда погибает поэт. <...>

 

Изгоями, пасынками видели себя в родной стране еще в бухаринско-авербаховские 20-е годы Есенин («Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть») и вся плеяда крупнейших крестьянских поэтов — Н.Клюев, А.Ганин, И.Приблудный, П.Орешин, С.Клычков... Такими же чужаками ощущали себя в либерально-оттепельные 60-е А.Прасолов и Н.Рубцов... Их современник А.Передреев, словно предчувствуя наступление эры бездуховности, писал в застойные 80-е: «Всё беззащитнее душа / В тисках расчетливого мира, / Что сотворил себе кумира / Из темной власти барыша. / Всё обнаженней его суть, / Его продажная основа, / Где стоит всё чего-нибудь, / Где ничего не стоит слово»...

Жизнь отдавший, по собственному признанию, «трагической лире», В.Хатюшин едва ли не разуверяется в необходимости своей поэзии в рыночно-демократические 90-е годы: «Сколько было потрачено лет, / чтобы влить в безответные души / горьких мыслей спасительный свет!.. / Отраженье всё глуше и глуше».

Поэту-гражданину остается лишь с болью констатировать и обличать «демократические» злодеяния — ибо предотвратить их из-за инертности масс он не в силах, хотя и наделен в полной мере способностью предвидеть, прозревать события. Сколько же их было, этих строк страшной летописи наших дней!..

...Затмение России не может длиться бесконечно: не зря же в самые безысходные времена Хатюшин восклицал, что «солнце наше ярко светит и реки русские — текут», что «никакая в мире нечисть из нас не вытравит людей»... И есть главная цель, дающая силы для борьбы и творчества, — и поэту

 

не жалко жизни, чтоб ее достигнуть:

Империю былую воссоздать,

врагам России по делам воздать

и Храм Спасенья на крови воздвигнуть.

 

...Да, текут еще полноводные русские реки, шумит еще полновесная крона могучего русского леса, звучит еще чистая русская речь. И не иссякает подлинно русская литература, как бы ни пытались подменить ее русскоязычной синтетикой. И настанет день, когда русская книга вновь обратится к высотам человеческого духа и народ вновь припадет к этому вечному источнику мудрости и добра. Поэзия Валерия Хатюшина убеждает, что время прозрения неизбежно придет, ознаменовав собой истинное возрождение русского национального самосознания.

 

М. «Палея». 1998 г.