«Фантазийные
проделки черных дыр...»
Для
кого создается литература? – задам я наивный вопрос.
Для
всех нас... – ответит здравомыслящий читатель. И, без сомнения, будет прав.
Но
мне очень интересно: как бы на этот
вопрос ответил критик С.Чупринин?
«Откройте
книгу, назовитесь своим...» – загадочно начинает он рецензию на книгу
А.Вознесенского «Прорабы духа» («Новый мир». 1986. №1), – и, «хмелея от
нечаянной р о д с т в е н н о с т и с
собравшимися на пиру, можете оглядеться и прислушаться» (разрядка моя. – В.Х.).
Это
уже что-то новое... До сих пор от читателя не требовалось называться «своим»,
когда он открывал, к примеру, книги Пушкина, Толстого, Шолохова... Ему и в
голову не приходило, что в них он может оказаться «чужим».
Но,
странное дело, первое и главное условие для общения с героями книги
Вознесенского, которое предъявляет читателю С.Чупринин,
– быть только «своим», а вернее, даже «родственно своим». А уж коли кому покажется «оскорбительным» (С.Чупринин
такое вполне допускает) «предложение побыть на короткой ноге со знаменитостями»
«Прорабов духа», тому критик дает недвусмысленный совет: «Тогда закройте эту
книгу. Или – еще лучше – передарите ее тому, кто не взглянет в ч у ж е на фантазийные проделки черных дыр и
постояльцев самого несуразного в мире отеля «Черти», кого не шокирует,
наоборот, восхитит «пророк мирового хаоса», аккуратно развешивающий на балконе
свои свежепостиранные беленькие трусики...» (разрядка
моя. – В.Х.).
Итак, критик резким движением «посвященного» разделил
читателей на «своих» и «чужих». Я еще не
ведаю, как и многие другие, к какому лагерю себя причислить, но чувствую, что
если до сих пор не задумывался над вопросом: «свой» я или «чужой», и если даже
не могу с уверенностью на него ответить, то, скорее всего, за «своего» меня здесь
не примут, уж «своим-то», наверное, ответ на этот вопрос заведомо ясен.
Как
и читатели, сознающие собственную ущербность оттого, что не чувствуют себя своими, я не получу пропуска,
позволяющего войти в двери этого «самого несуразного в мире отеля» и, оставшись
у закрытых мистических дверей, могу только с «завистью» проводить взглядом
«осчастливленного», которого всюду пускают и говорят, по Чупринину,
«дружелюбной скороговоркой»: «Заходите, читатель, ищите стул, а то
располагайтесь на полу. Хватайте объятые паром картофелины и ускользающие
жирные ломти селедки. Наливайте что бог послал!» И
далее: «Устроились? Испробовали? Теперь, хмелея от нечаянной р о д с т в е н н о с т и с
собравшимися на пиру...», чем-то напоминающем пушкинский «Пир во время чумы»,
прислушайтесь...
«Читает
Белла. С в о я Белла. А вокруг тоже свои. Только свои» (разрядка автора).
Не
правда ли, есть отчего загрустить! Мало
того, что вас не пускают вечером в ресторан или кафе только потому, что вы
чужой, вас не устраивают переночевать в полупустующие
гостиницы, на дверях которых красуется неизменное «свободных мест нет», вам не
продают билета на незаполненный поезд дальнего следования, – так теперь вам
хотят ограничить вход на страницы книг, скрепленных печатью узкой посвященности.
И
вы еще острее осознаете свою неполноценность, когда на ваших глазах кто-то
проходит в вечерние рестораны, кого-то поселяют в гостиницы, кому-то в самом
несуразном отеле наливают «что бог послал»...
Вы
видите этих счастливцев и недоумеваете: чем же они отличаются от вас? Какую
науку постиг этот пресловутый «читатель», чтобы получить аттестат своего? Разве
он ходил не в тот же, что и вы, детский сад, протирал штаны не в той же, что и
вы, школе, читал по слогам не ту же самую «Родную речь»? Что знает он и не знаете вы? Или
он вылеплен из другого теста? Да нет вроде: те же два уха, два глаза, руки,
ноги... Осуждаете ли вы его? А за что? За то, что ему кажется лестным «побыть
на короткой ноге со знаменитостями»?
«Можете
сколько угодно порицать этого читателя, – бросает нам С.Чупринин.
– Можете завидовать ему... И это его, а совсем не вас будут называть избранным
читателем, причислять к «всенародной элите», возводить в ранг «творянина», назначать,
если он захочет, а он захочет, «прорабом духа». Это ему, а не вам по-родственному
пожалуются: «Мы рано родились, желая невозможного...»
(выделено мной. – В.Х.).
Вот
так... Если он только «захочет» («а он захочет»), то его «назначат» «прорабом
духа» или «творянином», это уж как ему больше
понравится. А если даже и не захочет, то все равно – вас не назначат.
Ну
что ты будешь делать! Опять – не пускают, билета на
продают... В богатейший художественный мир Пушкина
могут войти все желающие, а в «черные дыры» А.Вознесенского – только предъявив
пропуск. В этих «антимирах» своего,
восхищающегося, читателя привечают с благоговейной любовью, там «пророк
мирового хаоса» «дорожит читательским вниманием, ценит понимание с п
о л у с л о в а, боится не оправдать... ожидания». «Он готов
даже резко сбавить (и сбавляет) собственную «певческую скорость» (?) – лишь бы
ненароком не оторваться от своего читателя...» (разрядка моя. – В.Х.).
Чупринину очень нравится тон посвященного. Он играет словами. Мол, посмотрите, что я умею, обратите внимание, какие
коленца я выкидываю, заигрывая со своими
и каким необыкновенно оригинальным должен казаться чужим: «...дело здесь не в славе,
подстегивающей творческое самолюбие поэта. Вернее, не только в
славе. Еще вернее: дело именно в славе...»
«Как
восхитительно, как своеобразно!» – должна, вероятно, воскликнуть сидящая на
полу своя «захмелевшая» читательница
и захлопать в ладошки. Чупринин же будет вещать
дальше о том, что слава – это «энергетическая о с н о в а творчества... необходимое у с л о
в и е, без коего нельзя выполнить о б я з а н н о с т и, д о б р о в о л ь н о принятые на себя Вознесенским» (разрядка моя. –
В.Х.).
Читатель,
не испробовавший того, «что бог послал», начнет сомневаться: а и вправду ли все
мы бегали в одну школу и читали за партой одни и те же учебники родной
литературы? Правда ли, что все мы проходили Пушкина?
Блажен, кто про себя таил
Души
высокие созданья
И
от людей, как от могил,
Не
ждал за чувство воздаянья!
Блажен, кто молча был поэт
И,
терном славы не увитый,
Презренной
чернию забытый,
Без
имени покинул свет!
Обманчивей
и снов надежды,
Что
слава? шепот ли чтеца?
Гоненье
ль низкого невежды?
Иль
восхищение глупца?
В
каком же это учебном заведении внушили Чупринину, что
слава – «необходимое условие» творчества и, более того, его «энергетическая
основа»? Или это касается только «творчества» Вознесенского, который
«добровольно» (уж лучше бы подневольно) взял на себя «обязанности»?.. Взял с
одним условием: хочу славы!
С
этим ясно. Не понятно лишь, какие «обязанности» взял на себя желающий славы
«пророк»? – спросит читатель, оставленный на улице перед входом в черную дыру
«мирового хаоса».
Чтобы
плетение словесных кружев не погрузило своего читателя в сладкозвучный сон,
критик может себе позволить быть резким, кратким и прямым, как выстрел: «Он –
посредник. Нужны для ясности синонимы?». «Почтарь... развозящий по городам и
весям д и п л о м ы на «творянское» звание и весточки о том, кто и что нынче в моде, то есть пользуется повышенным спросом»
(разрядка моя. – В.Х.).
Какие
уж тут «душиґ высокие созданья»!
Ведь они рождаются не от потребности в славе. За славу надо послужить «почтарем», побегать с раздачей «дипломов»
на «звание», которое присваивает кто-то
другой, а он – лишь только простой разносчик весточек о том, что нынче (в отличие от «высоких
созданий») пользуется повышенным спросом. Кто и что нынче в моде – лишь это волнует нашего «почтаря», а мода – родная сестра славы. Вдохновение и
«высокие созданья» здесь никого не интересуют как
принадлежность другого мира.
Открыв
карты, С.Чупринину уже самому скучно относить
«посредника» к миру искусства (ведь тот всего навсего как бы должностное лицо), и критик без
обиняков переходит к технической терминологии для большего прояснения его
назначения в век научно-технического прогресса: он – не что иное, как
«ретранслятор, доносящий сигнал из этого застолья (собравшихся на пиру. – В.Х.) до самого периферийного глаза и
уха». Вероятно, «периферийный глаз и ухо» – это те свои, что по разным причинам
не попали в «застолье».
Можно
на Вознесенского повесить и такую табличку: «...катализатор, многократно
ускоряющий обмен веществ... в едином теле культуры» – настолько едином, что
любое деление на верх и низ, высокое и массовое
кажется в принятой системе отсчета не более чем досужей выдумкой презираемого
Вознесенским (и его читателями) критика с «тухлым взглядом».
Нет,
теперь я уже точно знаю, что мы учились в разных школах, учили нас по-разному,
и предметы у нас были не одни и те же...
...Ты
царь. Живи один. Дорогою свободной
Иди,
куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя
плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они
в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех
строже оценить умеешь ты свой труд.
«Ретранслятор,
доносящий сигнал...», «катализатор, многократно ускоряющий обмен веществ...»
О
том, что является «верхом и низом» культуры, «высоким и массовым», мы, читатели
Пушкина, знаем еще со школьной скамьи по стихотворению «Поэт и толпа», которое обязаны были в школе учить наизусть. Оно
не забылось, несмотря на то, что бывшие нерадивые ученики в своей «системе
отсчета» называют подобный, пушкинский, взгляд «досужей выдумкой», а Вознесенский
(и его читатели) – «тухлым взглядом».
В
наши дни интенсификации производства, ускорения прогресса и повышения
производительности труда работникам сферы услуг (а именно к ним относятся «почтари») необходимо приобретение смежной специальности.
Требования к «славе» также возрастают в соответствии с духом времени.
Перестройка касается всех. Теперь уже не достаточно
разъезжать «по городам и весям» с весточкой
о «самом модном», теперь за славу надо потрудиться в поте лица, эта дама
капризна и изменчива, может и отвернуться...
Что
ж, слава сладка. Пришлось А.Вознесенскому, как уверяет нас С.Чупринин,
освоить и другую специальность: «Вознесенский действительно не только посредник между читателем-новичком и современной культурой. Он действительно еще и вербовщик, набирающий добровольцев в
армию «вечных мальчиков» (выделено мной. – В.Х.).
Сделайте, сделайте, сделайте хоть
что-нибудь!
Вознесенский,
конечно, «добровольно» согласился набирать «добровольцев» в армию «вечных
мальчиков», сам оставаясь при этом тем же «вечным
мальчиком» в импортных джинсах. Он «опытный вербовщик» и дело свое знает хорошо, ему нужна целая армия своих, ведь, в конце концов, он работает и на себя тоже: с каждым
новым «добровольцем» увеличивается его слава*. И он готов за них побороться:
«Мы будем бороться за молодняк!» Он готов засвистать «соловьем-разбойником»,
прогрохотать, как ТУ-104, лишь бы пробудить не ко времени разоспавшихся
«прорабов»:
Есть в каждом росток прорабства,
в самом есть
непролазном.
Прорабы, прорабы, прорабы,
проснуться пора бы!
Прораб
на стройке – это старший мастер. Читателю, прохлаждающемуся у закрытых дверей
отеля «Черти», непросто сразу понять, о каких прорабах идет речь. При чем тут
старший строительный мастер? Но читатель наш – человек любознательный. В
газетах он читал о таинственных «мастерах», вовсе не причастных к гражданскому
строительству. Эти «мастера» уже достаточно скомпрометировали себя в
общественном мнении и теперь узнаются многими. Потому и целесообразно было дать
им другое имя – «прорабы» – не меняющее содержательной сути, но затрудняющее их
разоблачение.
Именно
они озабочены «созиданием» и распространением нового
творящего духа, якобы исходящего от мистического «Архитектора
Вселенной». Они и есть
проводники («почтари») идеологии – или религии –
избранных, той самой «элиты», возводящей своих
в ранг «творянина».
Проводники, «почтари», «вербовщики», или, говоря словами
А.Блока, «стая посвященных в таинства кабинетной науки и европейской биржи»,
продолжающая «писать на своих знаменах старые гуманистические лозунги», – они
обязаны вербовать «добровольцев», «вечных мальчиков» и так далее, одним словом,
всех «спящих», которым предстоит ритуал посвящения в «прорабов духа».
С.Чупринин в этих хитросплетениях не
путается, он прекрасно знает: «Во-первых, сразу отсеются... не свои для Вознесенского читатели. Во-вторых, многие и многие,
казалось бы, вполне свои будут тонизированы лишь на краткое время и лишь на уровне жестикуляции...» (разрядка автора,
выделено мной. – В.Х.).
Оказывается,
к обряду полного посвящения будут допущены далеко не все свои, а «многие и многие» лишь прикоснутся к его азам, где им не позволено будет и рта открыть, где пообщаются с ними «лишь
на краткое время» на уровне «жестикуляции».
Эти «многие» необходимы для славы, но довольствоваться
будут «ковриками с лебедями» и «эстрадной песенкой», к которым так
«демократичен» Вознесенский. «...Страна у нас большая, –
продолжает Чупринин, – и... непременно найдется п
о д р о с т о к, который
встрепенется в ответ на призыв: «Сделайте, сделайте, сделайте хоть что-нибудь!»
(разрядка автора). А что нужно «сделать» – нам уже известно.
Этому
приобщающемуся к святым дарам
«подростку», по убеждению С.Чупринина, «безумно»
польстит вопрос: «Вы спали в кровати Пикассо?» И еще более –
«приподымающе» – польстит «пронизывающая всю эту
книгу насквозь интонация сообщничества, подразумеваемого
равенства в интересах...» (выделено мной.– В.Х.).
Пускай «сообщничество» и «равенство» только
подразумеваются, главное, что «подростку» придется выучить иностранные языки,
«чтоб без словаря читать Гюнтера Грасса и Арагона...» А
если вам не суждено быть «таким подростком», читатель, и если вам важнее
постигать русскую классику, тогда, по совету С.Чупринина,
«отдайте эту книгу тем, для кого она прежде всего
написана, тем, кто пока еще лишь (ну язык: «тем, кто пока еще лишь...»! – В.Х.) приобщается к святым дарам» (курсив автора).
Какая
слава не желает на века увенчать себя памятником? Слава А.Вознесенского не
менее амбициозна. Его самая ранняя и
пока еще не реализованная специальность архитектора
мечтает выразить себя раз и навсегда: вознести «над площадью задуманный
Вознесенским Поэтарх (поэт-архитектор. – В.Х.) – двадцатипятиметровую
золотую сферу, символизирующую язык и человеческую культуру». Чтобы будущий, приобщенный к святым дарам, п
о д р о с т о к не сомневался: «пророк хаоса» был архипоэт. Чтобы все – и свои и чужие – видели высунутый
язык длиною двадцать пять метров, символизирующий «человеческую культуру». Хотя
нас всех – и чужих и своих – еще в общем детском саду
учили: показывать язык – некультурно...
_________
* В
пушкинском «Моцарте и Сальери» Моцарт ни разу не говорит о славе, в то время
как о ней все время печется Сальери.
1986
г.