НАЗНАЧЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРЫ
Накануне двух революций 1917 года в России почти не
было современной тому времени истинно русской патриотической литературы. Что
могла видеть и читать российская публика в начале XX века? Пьесы
Чехова, построенные на бессмысленной болтовне их героев, одни из которых в
финале по еще более бессмысленным причинам стрелялись, как в «Чайке», а другие
– убивали друг друга на дуэли, как в «Трех сестрах»?
Поэзия Александра Блока, бесспорно, гениальна, но
стихи его в большинстве своем, как ни больно об этом говорить, навевали
читателю безволие, безысходность, смирение перед судьбой. Я понимаю, что таким
заявлением вызову бурю возмущения всех «блоковедов»,
и ради справедливости скажу: в этом смысле блестящим исключением является блоковский цикл стихотворений «На поле Куликовом» (1908 г.). Но прочтите его промасоненную пиесу в стихах «Роза и крест» (1915 г.). Мало у кого хватит
терпения дочитать до конца этот напичканный бродско-вознесенскими символами
претенциозный бред. Даже вершина творчества Блока – послереволюционная поэма
«Двенадцать» русскими патриотами того времени сразу же была
восприняла как пародия на Христа и как большая услуга «революционной власти»,
от которой он в дальнейшем сам же и пострадал.
Большевики пели: «Весь мир насилья мы разрушим…» А
Блок им подпевал: «И старый мир, как пес безродный…», «И старый мир, как пес
паршивый…» Он отлично понимал, что «старый мир» – это тысячелетняя Россия, и в
творческом упоении выводил строки: «Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнем-ка пулей в «Святую Русь». В кондовую, В избяную, В
толстозадую!». Нет, не случайно это погружение в «музыку революции» кончилось
для него плачевно.
Активно выступал перед публикой молодой Маяковский со
своей полусумасшедшей «флейтой-позвоночником» и стихами о плачущей лошади, над
которой якобы ржали бесчувственные прохожие. Но он еще дальше был от
патриотических настроений, став впоследствии «глашатаем» мирового коммунизма
«без Россий и Латвий».
Да, уже выступал в печати Сергей Есенин, но к тому
времени он был известен лишь узкому кругу литераторов.
Был еще Горький с его «Буревестником», призывавшим
«сильнее грянуть буре» гражданской войны.
Иван Бунин в повести «Деревня» (1910 г.) «разоблачал»
косность, невежество и безысходность деревенской жизни. А в
его рассказе «Старуха» (1916 г.) это «видение» крестьянского быта достигало,
надо полагать, предреволюционного пафоса российских либералов: «…в непроглядных
полях, по смрадным избам, укладывались спать бабы, старики, дети и овцы…» Ну
как тут не «пальнуть» из винтовки в этот мерзкий «старый мир» с его смрадными
избами, несознательными бабами и овцами?.. (Вот откуда вышел солженицынский «Матренин двор».) Да, подобные настроения в
литературе того времени работали исключительно на пораженческую политику,
угодную большевикам.
Вспомним, о чем писали Ремизов, Ф.Сологуб, Л.Андреев,
Короленко до 1917 года? Кто был персонажем их рассказов и повестей? Убогие,
никчемные людишки. Даже патриот Куприн в «Поединке»
(1905 г.) «обличил» тупость, грязь и подлость как
армейской жизни, так и вообще всего российского бытия. Никто из серьезных
писателей художественно полноценно не изобразил ни героев Русско-японской войны
1905 года, ни тем более Первой мировой. Что же
касается Алексея Толстого с его «Хождениями по мукам», то этот роман он закончил
лишь в 1941 году.
Февральская революция просо не могла не произойти, так
как в России на то время начисто отсутствовала глубоко
национальная патриотическая идеология. А русские философы – Вл.Соловьев, Н.Бердяев, В.Розанов, П.Флоренский, Г.Федотов, Н Лоссий и многие другие накануне антиправославной
вакханалии и отречения царя были заняты еретическим богоискательством, в
основном масонского толка. Наш же лучший национальный мыслитель И.А.Ильин –
продолжатель дела А.С.Хомякова, К.Н.Леонтьева, Н.Я.Данилевского – так же как
Иван Солоневич, свои главные работы написали уже после революции, в эмиграции.
О том, что делал в литературе Лев Толстой в начале XX века,
как, впрочем, и в самом конце XIX, говорить
просто стыдно. Он впал в такую ересь, в такую гордыню, в такое словоблудие, что
все это можно объяснить лишь старческим маразмом. Ну
разве может нормальный человек всерьез сесть за написание собственного
Евангелия? И его официальное отпадение
от церкви, которое часто неправильно называют «отлучением», – не что иное,
как позор для русской литературы.
Совсем немного на ниве героической гражданской лирики
успел сделать Н.Гумилев, сам участник войны. Но он в начале века все же был еще
экзотическим романтиком в поэзии. Клюев, Бальмонт, Северянин, Брюсов, А.Белый,
Кузмин, Ахматова оказались не способны или еще не успели стать пророками и
предупредить народ о грядущей катастрофе. Это уже потом, настрадавшись,
выдающиеся поэты Клюев и Северянин создали свои лучшие, глубоко национальные
произведения. Но до этого властители дум столичного бомонда всем своим
космополитическим творчеством только психологически расслабляли читателей и
почитателей авторов стихов о «Прекрасной даме», «Жирафе» и «Ананасах в
шампанском», не говоря уже о том, что другие (вроде Мариенгофа,
Бурлюка, Маяковского) – вообще дискредитировали
монархию, державность, национальную русскую идею.
Нельзя сказать, что в России совсем не было патриотически
мыслящих деятелей литературы, общественной и духовно-религиозной жизни.
Активно печатались и предупреждали русский народ о масонском и сионистском
заговоре Селянинов, Меньшиков, Шмаков, Нилус, Жевахов, Марков-Второй. Но их почти не слушали, точнее, их
голос тонул в еврейско-масонском галдеже
литературных салонов и «философских кружков» под пристальным
оком Мережковского, Вяч, Иванова, Гиппиус и других
«братьев» и «сестер», которые, кстати сказать, отторгли от себя и Гумилева, и
Есенина.
Одним словом, первая половина так называемого
«серебряного века» русской литературы нанесла России вреда не меньше, чем вся еврейская революционная интеллигенция, вербовавшая прямых
террористов типа «писателя» Савинкова, провокатора Азефа
и мерзавца Каляева.
Для чего вообще нужна литература? – в который уж раз
повторю этот риторический вопрос. Интеллигенты-гуманитарии непременно ответят:
для того, чтобы отображать жизнь во всей ее полноте и во всех ее проявлениях.
И, как всегда, покажут свою дремучесть. Главная
задача литературы совсем не в этом. Сейчас «отображением» жизни гораздо
эффективнее занимаются кино и телевидение, которые «оживляют» примитивные
сценарии, не имеющие к литературе никакого отношения. Литература
прежде всего обязана нести миссию
очищения человечества от грязи и пошлости жизни. Литература обязана уметь
лечить и воспитывать общество, давать ему идеал, показывать путь к нравственному прогрессу. В противном
случае она не нужна вовсе и даже вредна. Сказанное не означает, что литература
должна быть только такой и никакой другой. Но грош цена той литературе, которая
вообще не выполняет воспитательной, нравственно-очистительной функции, если в
ней нет примеров национального героизма. Искусство происходит от слова «искус»,
то есть – грех. И если оно заранее отказывается исправлять, нравственно
совершенствовать человечество, то ничем иным, как грехом, оно не будет и быть не может.
Литературе необходим именно герой, во всех смыслах герой.
Если литература не способна дать людям этот идеал, указать в положительном
смысле наивысший пример для своего народа, то народ этот обязательно попадет в
ситуацию, в какую русские попали перед 1917 годом. Но вот после того, как были
созданы образы Павла Корчагина, Григория Мелехова, Семена Давыдова, стало
совершенно ясно, что наш народ выстоит в самой страшной войне.
Литература создает миф, который обрастает реальностью,
становится самой жизнью, и народ тянется
за этим мифом, старается ему подражать, то есть литература, как это ни громко
будет сказано, создает собственный народ. С героями Чехова мы не разгромили бы
немецкий нацизм.
Кто-нибудь из относящих себя к интеллигенции скажет:
мол, я пытаюсь возродить традицию социалистического реализма в искусстве. Ну,
во-первых, ни в жизни, ни в творчестве невозможно ничего возродить. А
во-вторых, традиция социалистического реализма в лучших ее созданиях для
современной литературы, вернее, для ныне живущих писателей просто-напросто
недостижима.
Такие люди, как Николай Островский, приходят в
литературу «беззаконно». Он не был писателем в обычном, «традиционном»
понимании, вскормленным на переделкинских дачах и
вспоенным в цэдээльских буфетах. Но только он способен,
обязан был создать и оставить на века всем будущим поколениям совершенно
потрясающий образ легендарного Павки, ломающий рамки всех на свете литературных
традиций, в том числе и соцреализма. Создал – и ушел.
Во всей мировой литературе подобных героев вообще никогда не было. И скорее всего уже не будет. По силе духа, бескорыстному
служению идее и моральной чистоте его можно сравнить разве что с христианскими
святыми воинами (хотя, будучи православным человеком, понимаю приблизительность
этого сравнения).
Может быть, я скажу крамольную фразу, но мне она
таковой не кажется: литературные герои лучших произведений так называемого
«советского соцреализма» по моральным качествам и
художественному изображению – уникальны в воспитательном значении и недостижимы
в значении нравственном. Как недостижимы художественные
образы, созданные Гомером, Данте, Сервантесом, Шекспиром, Гете, Пушкиным,
Достоевским. Из героев всей зарубежной литературы прошедшего столетия
некого поставить рядом по силе духовного воплощения с литературными героями
Михаила Шолохова. Не сомневаюсь, что в XXI веке это будет
признано всеми.
1997 г.