РИТМЫ
РАССТРЕЛА
(Ноябрь 1993
г.)
Бороться с
ужасами может лишь дух…
А дух есть
музыка.
А.Блок
Музыка и поэзия преодолевают ужас этой жизни. Вначале
была мелодия, и ее слышал Бог. Мелодия и поэзия существуют вне слова. Небеса,
звезды, мироздание – прекрасны и поэтичны. Чтобы понять это, не нужны слова, не
нужно сочинять стихи.
Мелодия есть ритм Вселенной. Природа – это
материализованная Божественная Поэзия.
Когда действительность невыносима, когда становится
невмоготу жить и когда в душе не остается ничего, кроме отчаяния, одиночества и
пустоты, – тогда спасает только общение с природой…
Вот мы и подошли к пределу, за которым нас ожидает или
полное небытие, или презренное рабство. Что лучше? Для кого как… Весь двадцатый век мы слушали «музыку революции». Дослушались… В этой «музыке» не было поэзии, а если и была, то
фальшивая. Поэтому и музыка та на деле оказалась пошлым кабачным
шлягером под «семь сорок»…
Настоящая наша музыка проснулась в горьком, облитом
слезами реквиеме «Православные», исполняемом Татьяной Петровой…
Ошибался ли Блок, призывая нас сквозь революционную
метель «слушать» расстрельные ритмы и провожая сочувственным взглядом
проходящий во мраке отряд из двенадцати озлобленных «апостолов» со штыками?
Впереди которых… Впрочем, Блок сам ответил на этот
вопрос собственной мучительной гибелью.
Но вопрос остался для
нас. И вот уже каждый – персонально! – стоит перед выбором: рабство или
смерть.
Но есть у нас и третий вариант. Борьба. Когда в глаза
смотрит небытие, то бороться, драться, сопротивляться не страшно, а даже
наоборот. И вовсе не потому, что очень хочется жить. А потому, что противно
погибать на коленях.
«Всем телом, всем сердцем, всем сознанием» – слушайте
русский реквием «Православные»! Может быть, для кого-то это звучит смешно. Что
ж, пусть посмеется. Каждому свое.
Александр Блок был гениальным поэтом, хоть и не
разобрался в революции. Он не сопротивлялся, когда воспетые им «апостолы» в
бушлатах и шинелях пришли отбирать его квартиру. Он заранее их оправдал – сразу
после разгона Учредительного собрания: «Что же вы думали? Что революция –
идиллия? Что народ – паинька? Что сотни жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть
руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? (Выделено
мной. – В.Х.)
Насчет «жуликов, любящих погреть руки», он был прав,
но почему-то смешал их с народом и черносотенцами, которых эти самые жулики
обобрали. Блок не разглядел, что у всех революций – «лицо Ростроповича» (они – жулики – в этом сами признались).
Мы так не
заблуждались. Мы знали, что тысячи жуликов, провокаторов, приватизаторов
и прочих новых колонизаторов постараются ухватить то, что принадлежит народу… И они ухватили. И народ все же оказался – «паинька»…
Истинное творчество ничего не разрушает на своем пути,
кроме, конечно, лжи и тлена небытия. Блок это знал, но тенденциозность позиции
оказалась для него сильнее правды.
Блок не умел или не хотел сопротивляться. Но о гибели
своей сказал лучше всех:
Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, –
Я верю: то Бог меня снегом занес,
То
вьюга меня целовала!
Нам так говорить нельзя. У Блока даже перед смертью
оставался в душе спасительный романтизм. У нас же и этого не осталось. У отверженных романтические баррикады и «гавроши» бывают только во французских романах и в «революционной»
поэзии. А в нашей жизни – русских отверженных с десятками «гаврошей»
расстреливают из танков и бэтээров, не глядя на
отсутствие пороха на их ладонях… И чтобы никто не смог
этого доказать, их трупы обливают серной кислотой и сжигают. Нам не оставляют
даже права на романтику.
Нет, наш Бог не занесет снегом русских погибших ребят,
и вьюга не поцелует их обезображенных лиц с отрезанными носами и выколотыми
глазами… Блоковский герой «в белом венчике из роз» не
появится там, где священник срезан крупнокалиберной очередью и раздавлен
танком.
Эти картины у нас даже не вызывают слез, потому что
плакать – поздно, глупо и пошло. Пусть плачут те, кто не хочет сопротивляться.
А нам плакать нельзя. Слезы расслабляют и успокаивают. Если мы будем плакать –
нам всем конец. К тому же нашим слезам никто в мире не поверит.
Демократы начинают и заканчивают кроваво-красным
цветом…
На место октябрьского расстрела на Красной Пресне
скорбящие русские люди принесли цветы, поставили самодельные кресты, иконы,
зажгли свечи. Но в первых числах ноября рано утром сюда ворвались омоновцы –
всё порушили и растоптали, арестовав шестерых юношей, здесь дежуривших с ночи.
Мы лишены права даже почтить память своих погибших.
Но на ограде вошедшего в историю стадиона «Красная
Пресня» остались приклеенными листовки. Одна из них начиналась словами: «Черная
морда демократии сожрала Верховный Совет и отрыгнула
сотнями трупов». Жуткий черный юмор. Каменное ограждение стадиона обклеено
стихами.
Слишком рано они улыбаются
и торопятся всё позабыть,
ни о чем не жалеют, не каются…
Нам понятна их подлая прыть.
Слишком быстро они успокоились,
как ни в чем не бывало – опять
в новых масках и креслах освоились,
смертный страх постаравшись
унять.
Все пред нами свои преступления –
верят – смогут они утаить…
Нам осталось одно утешение:
ничего
никому не простить.
Ритмы поэзии, сливаясь с ритмами Вселенной,
запечатлеваются навсегда в небесном компьютере и на Высшем суде выступают в
качестве свидетельских показаний…
Провидение нам предоставило еще один шанс на спасение,
а мы с авоськами побежали «штурмовать» «Останкино».
Обугленный черный человек из разбомбленного черного
Дома ходит ночью по омоновской Москве, не зная, кому
заказать реквием по сожженным душам…
Ноябрь
1993 г.